Джон Грин - Ошибки наших звезд[любительский перевод]

(Внимание, спойлер: он выживает).

Той ночью я пошла спать довольно рано, переодевшись в мужские боксеры и футболку перед тем, как залезть под одеяло в мою огромную кровать, которая была завалена подушками и вообще служила моим любимым местом в мире. А затем я начала читать Высшее страдание в миллионный раз.

ВС — это книга о девушке Анне (от лица которой ведется рассказ) и ее одноглазой маме, профессиональном садовнике, одержимой тюльпанами, и они живут нормальной жизнью низов среднего класса в маленьком городке центральной Калифорнии, пока Анна не заполучает редкий вид рака крови.

Но это не книга о раке, потому что книги о раке — полной отстой. Например, в книгах о раке онкологический больной основывает благотворительный фонд, чтобы помогать сражаться с раком, правильно? И эта приверженность благотворительности напоминает больному о неотъемлемой доброте человечества и заставляет его/ее почувствовать себя любимым и вдохновленным, потому что он/а оставит после себя наследие для излечения рака. Но в ВС Анна решает, что основать фонд для борьбы с раком будучи больной раком попахивает нарциссизмом, так что она открывает Фонд Анны для больных раком, которые хотят победить холеру.

Также, Анна честна так, как никто другой: на протяжении всей книги она называет себя побочным эффектом, что совершенно правильно. Дети, больные раком, по существу являются побочным эффектом безжалостной мутации, которая сделала возможной многообразие жизни на земле. В ходе повествования Анне становится все тяжелее, лекарства и болезнь соревнуются, кто скорее убьет ее, а ее мама влюбляется в голландского торговца тюльпанами, которого Анна называет Голландец с тюльпанами. У Голландца с тюльпанами много денег и еще больше эксцентричных идей о том, как излечить рак, но Анна думает, что он может быть аферистом, да и вообще даже не голландцем, и когда мама и предполагаемый голландец собираются пожениться, а Анна скоро начнет новое лечение, включающее в себя пырей и малые дозы мышьяка, книга заканчивается прямо в середине предло

Я знаю, что это очень литературное решение, и, возможно, одна из причин, по которым я так люблю эту книгу, но положительно отзываются обычно об историях, которые имеют конец. А если они не могут закончиться, то должны по крайней мере бесконечно продолжаться, как приключения взвода старшего сержанта Макса Хаоса.

Я понимала, что история закончилась, потому что Анна умерла или стала слишком плохо себя чувствовать, чтобы писать, и это незаконченное предложение должно отразить, как жизнь на самом деле кончается и все такое, но были и другие герои книги, кроме Анны, и казалось нечестным, что я никогда не узнаю, что случилось с ними. Я написала (через его издателя) десятки писем Питеру Ван Хаутену, каждое из которых требовало рассказа о том, что произойдет после конца истории: действительно ли Голландец с тюльпанами мошенник, выйдет ли мама Анны за него замуж, что случится с тупым хомячком Анны (которого ее мама ненавидит), закончат ли друзья Анны старшую школу, и остальное. Но он не ответил ни на одно из них.

ВС было единственной книгой, которую написал Питер Ван Хаутен, и все, что было известно о нем, это то, что после выхода книги он переехал из Соединенных Штатов в Нидерланды и стал вроде отшельника. Я представляла себе, что он работает над продолжением к своему роману: может, мама Анны и Голландец с тюльпанами поженились и переехали в Голландию, пытаясь начать там новую жизнь. Но прошло десять лет с выхода Высшего страдания, а Ван Хаутен не опубликовал даже поста в блоге. Я не могла ждать вечно.

Когда я перечитывала книгу в эту ночь, я постоянно отвлекалась, представляя, как Август Уотерс читает те же слова, что и я. Я думала, нравятся ли они ему, или он отвергает их как слишком претенциозные. Я вспомнила, что обещала позвонить после прочтения Цены рассвета, нашла его номер на обложке книги и отправила смс:

Рецензия на Цену рассвета: слишком много трупов, слишком мало прилагательных. Как ВС?

Он ответил минутой позже:

Как я помню, ты обещала позвонить, а не написать.

Так что я позвонила.

— Хейзел Грейс, — сказал он сразу, как поднял трубку.

— Так ты прочел ее?

— Ну, еще не закончил. 651 страница, а у меня было только двадцать четыре часа.

— Где ты сейчас?

— На 453.

— И?

— Я придержу свое мнение до конца книги. Однако я могу сказать, что мне стыдно за то, что я дал тебе Цену рассвета.

— Не надо. Я уже читаю Реквием по Хаосу.

— Блестящее дополнение к серии. Ну ладно, этот с тюльпанами, он мошенник? Какой-то неприятный тип.

— Без спойлеров, — сказала я.

— Если он что-то кроме настоящего джентльмена, я ему глаза выдолблю.

— Так значит, тебе нравится.

— Придерживаю мнение! Когда мы можем увидеться?

— Точно после того, как ты прочтешь Высшее страдание, — мне нравилось быть недотрогой.

— Тогда лучше я повешу трубку и продолжу читать.

— Точно, — сказала я, и связь прервалась без единого слова.

Флиртовать было чем-то новым для меня, но мне нравилось.

Следующим утром у меня была лекция в МКК по американской поэзии двадцатого века. Эта старушка-лектор умудрилась проговорить 90 минут о Сильвии Плат, ни разу не процитировав ни единого ее слова.

Когда я вышла из здания, мама уже стояла у бордюра напротив него.

— Ты что, просто прождала здесь все это время? — спросила я, когда она поторопилась помочь мне затащить тележку и баллон в машину.

— Нет, я забрала одежду из чистки и съездила на почту.

— А потом?

— У меня с собой была книга, — ответила она.

— И это мне нужно начать жить, — улыбнулась я, и она попыталась улыбнуться в ответ, но получилось слабовато. Через мгновение, я предложила: — Не хочешь сходить в кино?

— Конечно. Есть что-то, что ты хочешь посмотреть?

— Давай сделаем как обычно: когда мы просто идем на ближайший сеанс.

Она закрыла дверцу с моей стороны и обошла машину, чтобы сесть на водительское сиденье. Мы доехали до кинотеатра Каслтон и посмотрели фильм в 3D о говорящих грызунах. Вообще-то, было даже смешно.

Когда мы вышли из кинотеатра, я проверила телефон и увидела четыре смс-ки от Августа.

Скажи, что в моей копии не достает последних двадцати страниц.

Хейзел Грейс, скажи мне, что это не конец книги.

О БОЖЕ ОНИ ЖЕНЯТСЯ ИЛИ КАК О БОЖЕ ЧТО ЭТО

Так что, Анна умерла и это конец? ЖЕСТЬ. Позвони как сможешь. Надеюсь, все в норме.

Когда мы были дома, я вышла на задний двор, села в ржавеющее решетчатое кресло и позвонила ему. Было облачно, типичная Индиана: погода, которая закрывает тебя в четырех стенах. Над нашим маленьким задним двором возвышались мои детские качели, которые выглядели мокрыми и жалкими.

Август взял трубку после третьего гудка.

— Хейзел Грейс, — сказал он.

— Ну что ж, добро пожаловать на сладкую пытку чтения Высшего… — я остановилась, когда услышала неистовые рыдания на другом конце провода. — Ты в порядке? — спросила я.

— Я прекрасно, — ответил Август. — Чего не скажешь об Айзеке, который, кажется, находится в стадии декомпенсации[16]. — Завывания продолжились. Это было похоже на предсмертные крики раненого животного. Гас обратил свое внимание на Айзека: — Чувак. Чувак. Тебе с Хейзел из Группы поддержки будет лучше или хуже? Айзек! Сконцентрируйся. На. Мне. — Через пару секунд Гас спросил: — Ты можешь навестить нас у меня дома через, скажем, минут двадцать?

— Конечно, — сказала я и повесила трубку.

Если бы можно было по прямой доехать от меня до Августа, это заняло бы минут пять, но по прямой ехать не получится, потому что между нашими домами находится Холлидей Парк.

Даже несмотря на то, что он был географическим неудобством, мне очень нравился Холлидей Парк. Когда я была маленькой, мы с моим папой частенько переходили вброд Белую реку и всегда устраивали ту здоровскую штуку, когда папа бросал меня в воздух, одновременно немного отталкивая в сторону, а я вытягивала руки, будто летела, и он тоже вытягивал свои, и тут мы понимали, что наши руки не встретятся, и оба пугались до чертиков самым прекрасным образом, а затем я падала в воду, молотя ногами, после чего невредимая возвращалась на поверхность глотнуть воздуха и кричала: «Еще, папа, еще!», пока течение относило меня обратно к нему.

Я подъехала к дому и остановилась рядом со старой черной Тойотой, которая, как я поняла, была машиной Айзека. Везя за собой баллон, я дошла до двери и постучала. Открыл папа Гаса.